'С Россией всегда так - любуешься и плачешь, - пишет самый читаемый современный российский автор Виктор Пелевин, - а присмотришься к тому, чем любуешься, так и вырвать может'. Таков Пелевин, таково все молодое поколение. Сострадание пополам с гневом. Гневом молодого русского на посткоммунистическое общество: оно пропустило нужный поворот, и страна увязла в зловонном болоте. Но здесь же и сострадание к старушке-России: он защищает ее от поверхностной критики, и при всей своей резкости, всецело остается с ней - с ее нищетой и величием.

Географическое положение России - находящейся на стратегическом перекрестке Евразии - усиливает ее могущество и влияние; сегодня оно вновь распространяется на немалую часть планеты. Ее военно-промышленный комплекс не уступает американскому, а по запасам природного газа она не имеет равных в мире. Америка не может позволить себе недооценивать Россию, судя о ней по меркам экономического краха Советского Союза, приключившегося два десятка лет назад. Сегодня Россия вернулась - и навсегда.

В первые годы после Второй мировой войны американское политическое руководство соглашалось с побежденной Германией, считавшей, что США воевали не с тем противником. Немецкие генералы до последнего надеялись, что союзники позволят Германии капитулировать на Западном фронте, после чего она вместе с ними продолжит 'настоящую' войну - на Востоке. Американские генералы тоже жаждали 'правильной' войны - войны с Советской Россией. Даже 'ржавое оружие мечтает о войнах', - писал молодой немец Вольфганг Борхерт (Wolfgang Borchert), только что вернувшийся с Восточного фронта. Пришло время немцам и американцам плечом к плечу сражаться против подлинного врага: русских.

Партнеры

Общим противником для американцев и немцев были коммунизм и СССР. Некоторые американские политические лидеры теперь и Вторую мировую войну стали считать войной против коммунизма, а не нацистской Германии, нацистов же начали расценивать как 'своих'. Согласно одной исторической концепции, война против коммунизма началась с германского нападения на Россию в 1941 г., а закончилась крушением СССР в 1991 г. В первом ее этапе участвовали немцы и японцы, а после 1945 г. дело взяли в свои руки США.

После войны Америка настолько зависела от нацистских разведчиков - из СС, Гестапо и Абвера - во всем, что касалось информации о России, что она даже создала 'мини-ЦРУ' под руководством главы гитлеровской разведки в Восточной Европе генерала Рейнхарда Гелена (Reinhardt Gehlen). Гелен сохранил немецкую шпионскую сеть на Востоке и сберег до лучших времен документацию нацистской разведки по России. Теперь он продавал эту информацию американцам, а его организация составляла пропагандистские материалы, использовавшиеся для оправдания растущего бюджета американских спецслужб и разжигания вражды между США и СССР за счет систематического преувеличения советской коммунистической угрозы.

С чем же связано это 'повышенное внимание' к России? Что это - какая-то исходящая от нее угроза провоцирует интервенции? Не только Наполеон с Гитлером, но и американский генерал Паттон - тот самый, что щеголял с двумя револьверами на поясе - мечтал о триумфальном марше до самой Москвы. Nach Moskau! - подстрекал Гелен. To Moscow! - вторил ему Паттон. Генерал так и не дождался приказа о выступлении, но несколько десятков лет США в своей политике на Востоке следовали нацистским рецептам. Нацистские военные преступники и коллаборационисты из Восточной Европы, сотрудничавшие с гитлеровцами, стали союзниками и коллегами Америки. Кое-кого из них забрасывали на советскую территорию. Другие нашли работу в американских структурах по сбору разведданных. Бывших нацистов также переправляли в США для нагнетания антикоммунистических настроений. Во многих фильмах и книгах рассказывается о том, как после войны организация Гелена при помощи США, Ватикана и Красного Креста проводила 'операцию Одесса' - прокладывала 'крысиные тропы': маршруты для бегства бывших эсэсовцев и гестаповцев, спасая их от суда за военные преступления, снабжая новыми документами, и на подводных лодках переправляя в тайные убежища на территории Аргентины, Парагвая и Чили, чтобы они готовились к новому раунду борьбы против коммунизма и России.

Возникает ощущение, что враждебность Америки к России порождает нечто, заложенное в глубине пуританского американского характера, на генно-хромосомном уровне. Остается лишь гадать - что же за народ эти русские, которых Америка считает необходимым окружать, нейтрализовывать и сдерживать, диктовать им свои условия, читать проповеди и смотреть свысока. Действительно ли речь идет лишь о соперничестве за мировую гегемонию? Но может быть здесь замешана еще и зависть. Зависть к по-прежнему огромной территории России. К ее великой культуре. Возможно, у России есть нечто такое, чего нет у Америки. Циник сказал бы, что сегодня это связано с гигантскими газовыми месторождениями Сибири. Как бы то ни было, источник предположения о том, что от России исходит угроза, остается загадкой.

Теперь мы знаем, что 'холодная война' исподволь деформировала бесчисленные неокрепшие умы. Жертвами промывания мозгов и обмана стали не только два-три поколения американцев; такой же обработке подвергался весь мир. Тем не менее, несмотря на промывание мозгов и 'холодную войну', несмотря на то, что вдалбливалось нашему поколению насчет Сталина и несостоятельности коммунизма, всегда находились люди, все равно любившие Россию. И некоторые из них пришли к пониманию: Россия всегда останется Россией.

В своей прекрасной книге 'Словарь влюбленных в Россию' (Dictionnaire Amoureux de la Russie, editions Plon, Paris, 2007) Доминик Фернандес (Dominique Fernandez) отмечает: танец, la danse, в этой стране - не просто времяпровождение. Говоря о необычайной способности, присущей величайшим в истории мастерам балета - Нижинскому и Нуриеву - взлетать над сценой и на несколько секунд застывать в воздухе, Фернандес делает такой вывод: 'Это - потребность (русской) души, стремящейся вырваться из-под гнета материи, битва духа против тела'. Влюбленный в Россию французский писатель выбрал танец в качестве символа неукротимого русского духа, преодолевающего обычные ограничения, свойственные человеческой природе - черты национального характера, раз за разом проявлявшейся в истории страны. Итальянец Анджело Мария Рипеллино (Angelo Maria Ripellino), славист и поэт, надеялся через танец передать историю русской литературы: вальсирующие ножки у Пушкина, непредсказуемые скачки лермонтовских персонажей, серпантинный танец у Блока, скоморошество у Белого.

Говоря о русской системе ценностей, Фернандес объясняет: 'Для него пища, деньги, отдых - это потребности, а не ценности. Книги, театр, музыка, прогулки в лесу, походы за грибами, семейная солидарность, гостеприимство - вот что русский считает ценностями'. И советский период не подорвал эти основополагающие ценности; напротив, он их укрепил. Одним из важных достижений советского строя, отмечает Фернандес, были низкие цены на все, что связано с культурой. Культура в России - не удел богатых. И сегодня многие посетители театра и оперы, концертов и музеев - это люди с низкими доходами.

Парадоксально, но факт: по своему менталитету этот северный народ ближе к южанам. Особенно русские любят Италию. Возможно, это связано с тем, что русским тоже свойственна неорганизованность, проволочки, неэффективность - но эти качества более чем компенсируются их богатым воображением, поэтичностью, благородством и верой в жизнь. В своей книге 'Перемирие' (La Tregua) великий писатель-туринец Примо Леви (Primo Levi) описывает, как его - узника Освенцима - освободили русские, а затем и свое необычайное путешествие на поезде через Польшу и Украину, в гуще радостного и хаотичного процесса - возвращения русских солдат с войны. Леви и другим освобожденным итальянцам это возвращение красноармейцев напоминало 'беспорядочное и пестрое библейское переселение народов. . .'. В чем же их сила? - размышлял Леви. 'Во внутренней дисциплине, порожденной гармонией, любовью друг к другу и к родине; дисциплине, торжествующей - именно из-за своей внутренней природы - над механической и сервильной дисциплиной немцев. Нетрудно понять, почему они победили'.

По словам Примо Леви 'даже советская бюрократия представляла собой непонятную и гигантскую силу, не настроенную враждебно по отношению к нам (итальянцам, недавним врагам), а лишь подозрительную, неэффективную, невежественную, противоречивую, и в общем, слепую, как силы природы. . . Советский Союз (в конце войны) - это гигантская страна, в основе которой лежит мощнейшая закваска, где смешиваются, среди прочего, способность к радости и безудержности в гомерических пропорциях, первозданная витальность, языческий, девственный талант во всем, что связано с самовыражением, весельем, праздником'.

И Фернандес, и Леви говорят о том, что в главных своих чертах советская эпоха не означала радикального разрыва с прошлым, с царской Россией. Теперь, когда прошло уже достаточно времени, и некоторые умы оправились от последствий идеологической обработки времен 'холодной войны', становится ясно, что Советский Союз был В ТОМ ЧИСЛЕ и продолжением царской России, только в более 'современной' форме коммунистического государства. Авторитаризм, цезаризм, бюрократизм, социальное неравенство и привилегии - все эти вечные реалии русской жизни - сохранялись примерно на том же уровне и при царях, и при Советах, и сохраняются по сей день, в капиталистической России, о которой пишет Пелевин. Сегодня, как вчера и позавчера, эти свойства принадлежат самой России, а не конкретному политическому строю.

Россияне привыкли к страданиям - особенно по вине собственных властей. Но это не значит, что у них отсутствует критическая жилка - ее всегда было в достатке. Россияне подчиняются правилам лишь в той степени, в какой их к этому вынуждают.

На чем же основано их послушание - на внутреннем конформизме? На чувстве безысходности? Или в основе - простая лень? Или привычка, сформированная властями? Фернандес считает, что позитивные качества, унаследованные от коммунистического строя, постепенно уходят в прошлое: аскетизм и нравственное достоинство отступают под натиском вульгарности и западных заимствований. Тем не менее здесь деградация идет медленнее, чем в других странах, потому что русские обладают потрясающей способностью к пассивному сопротивлению. Может быть отчасти еще и из-за гигантских размеров страны и изоляции от внешнего мира, в которую долгими зимами попадают целые регионы, она пока избежала участи Праги - некогда одного из красивейших городов мира, который жажда наживы превратила в сплошную ярмарку для туристов. Бездушие сегодняшней новой России, как и следовало ожидать, с наибольшей силой проявляется в крупных городах, особенно в Москве, которая была и остается 'государством в государстве'. А может быть это просто ощущение пустоты, оставшееся, когда прошлые эпохи канули в Лету.

Именно эти качества и характеристики россиян, которые подмечают и они сами, и иностранцы, порождают ощущение 'отличности' русского народа, и, кстати говоря, несколько 'азиатский' характер русского коммунизма. В других странах коммунизм, справедливо предсказывал русский философ Николай Бердяев, будет не столь всеобъемлющим, как в России, более светским, в меньшей степени претендующим заменить собой религию, . . . и почти наверняка более 'буржуазным'.

Буржуазность! Эта тема, лейтмотивом звучащая в русской литературе, отражает инстинктивную ненависть народа к буржуазии. Англосаксонский культ 'прямоты' чужд российской ментальности. 'Прямота' рассматривается как фальшивая социальная роль. Одна из причин первоначальной популярности большевиков во всем мире связана с их ненавистью к буржуазной фальши. Русские не доверяют внешнему впечатлению. 'Сырая', грубая суть вещей вряд ли вас обманет. А вот форма подозрительна. Форма выставляет напоказ ложь и скрывает правду. Мирская слава и красивые фразы тоже попадают под подозрение. Системы и правила не соответствуют человеческой природе. Русские предпочитают жить живой жизнью, а не играть роли. И эта жизнь - внутренняя.

Несмотря на все угрозы, на враждебность Америки и искушение капиталистическими ценностями этот северный народ с южным менталитетом и способностью взлетать над обыденностью снова с нами. Русские вернулись - и как вернулись!

После Второй мировой войны 'освобождение' Восточной Европы стало одной из главных тем в так называемом свободном мире. Как говаривали в этот период, США 'перестали пинать дохлую нацистскую клячу'. Америка собственной пропагандой убедила себя в том, что война с СССР неизбежна. Атмосфера в Германии, где среди развалин на каждом шагу мелькали мундиры и джипы цвета хаки, напоминала настрой 'после нас хоть потоп', свойственный военному времени. Ощущение было такое, будто 'горячая' война так и не закончилась. Или это было просто затишье, пауза, чтобы все могли отдохнуть после одной войны перед началом следующей.

В конечном итоге попытка СССР объединить Восточную Европу провалилась - как провалились объединительные проекты Наполеона и Гитлера. Геополитическое будущее вновь приобрело неясные очертания. После разрыва с Россией в 1989 г. в странах бывшей восточной Европы гадали, что впереди - возврат к суверенитету или переход из-под советской гегемонии в объятия усиливающейся Германии, новый вариант Mitteleuropa. 'Победа Наполеона над австрийцами под Ульмом, - рассказывал историк-германист Клаудио Магрис (Claudio Magris); я брал у него интервью в Триесте в 1989 г., - была победой современной 'объединительной' Европы над старой, Габсбургско-дунайской Европой отдельных государств, победа тотальности над своеобразием. Наполеон символизировал современную лихорадочную жажду новизны; австрийская цивилизация защищала маргинальное, второстепенное'.

Состояние сегодняшней Европы по-прежнему предопределяется поражением Гитлера и экономическим крахом Советского Союза. Оба эти события способствовали укреплению американской гегемонии. Сегодня для Европы остается актуальной все та же дилемма: объединение и унификация или сохранение национальных государств и своеобразия. На Востоке люди хотят такого же материального благосостояния, как на Западе, и немедленно; но при этом, подобно голландцам и французам, ирландцам и итальянцам, поляки и чехи настороженно относятся к идее об отказе от своей 'особости', от своеобразия. В этом суть головоломки, с которой столкнулась Европа: куда ей идти - к экономическому сверхгосударству транснациональных корпораций, или к 'национальным квартирам' и сохранению их особенностей.

Собираясь с силами после крушения СССР, Россия хранила молчание, отчужденно держалась в стороне - как раненое животное, тревожась о собственном будущем, но готовясь к выздоровлению.

Причины, по которым США с такой мстительной радостью бомбили Белград - столичный город посреди современной Европы - в ходе балканских войн в девяностые, сегодня ясны. Причиной была Россия! Время проясняет суть исторических событий, в которых трудно разобраться по горячим следам. Тогда Россия еще была беззащитна. США могли творить в мире все, что пожелают. В период водораздела, начиная с 1989 г., Россия 'рассталась' со многими странами. Но она продолжала поддерживать Сербию, родину своих братьев - южных славян. И, кстати, во всеобщей бойне, в которую превратился распад Югославии в 1990-х, сербы вряд ли проявляли больше жестокости и совершали больше преступлений, чем хорваты, боснийцы или албанцы. Но НАТО, где первую скрипку играл Вашингтон, решила, что бомбить следует именно Сербию, а Америка взяла на себя роль главного палача. Она была полна решимости сокрушить Сербию, оторвать от нее колыбель сербской государственности - Косово, обреченное на превращение в очередного вассала США и 'площадку' для одной из самых крупных американских военных баз в Европе. В результате в 2007 г. Косово стало еще одним звеном в цепочке американской политики окружения России.

Да, с прежними привычками 'сдерживания' Великороссии трудно расстаться!

И все же некоторые понимали, что Россия им не враг. Она была врагом для других - для неолиберальной политической верхушки в Вашингтоне. И социализм был не их врагом, а врагом той же верхушки. События порой выходят из-под контроля. Они происходят как бы сами собой, кружатся в водовороте истории. Тем не менее, мы пытаемся их истолковать и понять. А затем занимаем позицию - за или против. Понять - все равно что открыть новый мир, принять новую веру. Вашу жизнь наполняет бунт, и все выглядит не таким, как раньше.

Поскольку любые исторические явления - по определению неясные и неоднозначные - открыты для новых истолкований, я пришел к убеждению, что отношение к советскому коммунизму, и в том числе сталинизму, тоже ждет пересмотр. Если мы возьмем на себя труд приглядеться повнимательнее, отбросить шелуху обмана и пропаганды, история покажет нам, что сталинизм и советский национализм отчасти стали реакцией России на политику окружения, которую проводил против нее Запад со времен революции. Поэтому и сегодняшней реакции России удивляться не стоит: ведь Америка продолжает все ту же политику окружения, пытается отодвинуть ее границы все дальше на восток, создавая американско-натовские базы в Турции, Ираке, Косово, Грузии, Италии, Германии, Польше, других странах, разворачивая печально известный и бесполезный противоракетный 'щит', а теперь еще и пытаясь поглотить Украину - а она для России все равно что Новая Англия для США.

Немецкий поэт-скиталец Райнер Мария Рильке называл родными две страны: Богемию, где он появился на свет, и Россию, которую он полюбил. Он много лет изучал русский язык и историю, затем переводил на немецкий Достоевского и Чехова. Его душа принадлежала дореволюционной России, и саму революцию он не принял. Тем не менее мне хорошо понятны слова поэта-бродяги, обращенные к художнику Леониду Пастернаку (отцу Нобелевского лауреата Бориса Пастернака), в которых раскрывается его любовь к старой России: 'Чем я обязан России? Она сделала меня тем, кто я есть . . . мои самые глубокие корни - именно здесь. . . . Но даже если мы не доживем до ее возрождения, глубокая, подлинная, иная Россия уцелела, она лишь вернулась к своей тайной жизни, как уже было раньше, во времена татарского ига; как можно сомневаться в том, что она существует, что она собирает силы в этом потаенном месте, невидимая для собственных сынов, и медленно, с обычной неторопливостью идет к будущему - вероятно, еще далекому?'

Осознание этой скрытой силы, учет российского мировоззрения и международного аспекта Русской революции - ключ к пониманию ее успеха, значения коммунистического интернационализма и лозунга 'Пролетарии всех стран, соединяйтесь!' Ленин предостерегал: без пролетарских социалистических революций в Западной Европе Русская революция обречена на поражение - ее задушит контрреволюционная буржуазия. Первоначально русские революционеры во главе с Троцким и Лениным не питали иллюзий относительно возможности торжества их дела в одной отдельно взятой стране - ключом к победе должна была стать перманентная мировая революция. Троцкий и Ленин не могли не учитывать присущее русскому человеку мировоззрение.

В основе советского коммунистического интернационализма лежит вековечная, очень русская идея: всечеловеческое братство. Думаю, без этого аспекта понять Россию и Русскую революцию невозможно. На деле русские - европейцы, только они космополитичнее большинства европейских народов, и уж точно космополитичнее зацикленных на самих себе американцев. Воплощением русской концепции всемирного братства, всечеловечности, был никто иной как Достоевский. Более того, до великих войн 20 столетия национализм был в общем-то чужд российскому менталитету. Николай Бердяев, глубокий мыслитель и плодовитый публицист, порвавший с марксизмом и большевизмом, и эмигрировавший в Западную Европу в 1922 г., отмечал: российский коммунизм по сути представляет собой в измененной и искаженной форме все ту же русскую мессианскую идею братства народов (не путать с помешательством Америки на мессианстве религиозного толка!), и в этом смысле отражает религиозность русского мышления. Пусть даже история неоднократно демонстрировала утопичность русской идеи всечеловеческого братства, настаивал Бердяев, советский интернационализм уходит корнями именно в эту давнюю, глубоко укорененную в народном сознании идею.

Коммунизм и религия! Мы вновь и вновь возвращаемся к этой теме. Но иначе и быть не может, если речь идет о России! Краеугольным камнем российской этики традиционно служит милосердие, которое русские, в отличие от этики англосаксов, не смешивают со справедливостью. В российской эсхатологии второе пришествие Христа - не судный день, а заря будущего мира - нового, третьего мира. Традиционно русский ищет спасения в покаянии и нравственной жизни, где главный этический принцип - милосердие и братство всех людей.

Александр Блок, крупнейший российский поэт после Пушкина, в 1918 г. написал свое величайшее произведение 'Двенадцать', посвященное Русской революции. Зимой, сразу после прихода к власти большевиков, отряд из 12 красногвардейцев - двенадцать апостолов разрушения - идет по обледенелым улицам Петрограда, грабя и убивая. Во главе, под красным флагом, мы видим фигуру Христа - 'снежной россыпью жемчужной,

в белом венчике из роз'. За первые три года поэма разошлась двумя миллионами экземпляров, попала в каталог Ватикана; в фашистских государствах она была запрещена.

Для простых людей, поддержавших революцию, коммунизм как таковой был чужеземным, западным понятием, навязанным народному восстанию компартией, сумевшей после нескольких лет хаоса дисциплинировать и организовать стихийную разрушительную силу масс. В первые годы после революции даже понятия 'большевизм' и 'коммунизм' воспринимались по-разному: первое характеризовало революционное движение народных масс, второе - 'иностранную' идеологию.

Часто приходится слышать: большевики успешно 'оседлали' революцию, потому что русские - это народ, но не нация. Писатель и теолог Владимир Вейдле с горечью говорил об 'ужасной пропасти между культурой высшего класса и народной культурой'. Государство и его символы - Православная церковь и двуглавый орел - всегда были для народа чем-то далеким; для этих непокорных людей царь был 'царем-батюшкой' - этаким малым божеством. Сталин хорошо это понимал - потому он и стал жестким и неуступчивым Вождем, новым 'царем-батюшкой'.

У европеизированных русских - 'западников', споривших со 'славянофилами' - 'роман' с российским народом никогда не налаживался. Но хотя первое поколение марксистов-интеллигентов (а почти все его представители были западниками) и считало народные массы препятствием на пути к новому обществу, которое они хотели создать, их тем не менее объединяло с народом неприятие буржуазного либерализма, привязанность к безграничным просторам гигантской страны и осознание ее величия. Задолго до этого Толстой выразил отвращение народа к буржуазным либералам такой фразой: 'Я сижу у человека на спине, душу его и заставляю меня нести, и в то же время уверяю себя и других, что мне его очень жаль, и я хочу облегчить его долю всеми возможными способами кроме одного - слезть с его спины'. Подобный образ мысли, естественно, у сторонников буржуазного капитализма может вызвать только ужас.

В этом смысле советский коммунизм постепенно начал напоминать великорусский национализм царских времен. Таким образом, Советская Россия с легкостью превратилась - и не могла не превратиться - в нечто совершенно иное, чем предполагали первые революционеры. Национализм! Сопротивление иностранной интервенции. Строительство социализма в одной, отдельно взятой стране.

Сегодня мы также можем четче увидеть сходство и различия между советской и современной Россией. Возникает подозрение, что под покровом цинизма сегодняшних лидеров и алчностью нуворишей все еще пульсирует другой ритм - человечный русский ритм, бескорыстный и отличный от европейского эгоизма и своекорыстия. Ведь связь с родиной заложена глубоко внутри у каждого русского. Несмотря на печать капиталистического корпоративизма, которую он наложил на страну, Путин остается русским до мозга костей. Что-то возвращается, что-то остается неизменным - Москва снова обрела многоцветье, как двести лет назад: розовый, красный, желтый, голубой, охра. . . и все это увенчано зеленью крыш. И все же, что-то еще не так - в воздухе разлита какая-то неопределенность, риск, нет ощущения безопасности, что гарантировало и царское, и советское государство. Думая о России, чувствуешь: в любой момент может случиться что угодно. Думаю, эта неопределенность, как и в послереволюционной России, отчасти связана с американской политикой окружения и тревогой россиян - сможет ли власть дать ей отпор.

Позвольте описать некоторые личные впечатления из тех - 'перестроечных' - времен, когда я работал журналистом в Москве: на мой взгляд, они отражают дух этой страны, в которую так легко влюбиться. Вас словно возвышает великий русский язык, окружающий вас со всех сторон. Вы ощущаете его благородство. Один русский как-то напомнил мне о двойственности, связанной с этим языком, о надежде и страхе одновременно, что принесли миру люди, говорящие по-русски - надежде, которую коммунизм давал угнетенным, и горьком разочаровании от несовпадения мечты с реальностью. Так или иначе, вы ощущаете, что Россия - другая. Вы начинаете понимать российское мировоззрение, идею России-матушки, осознаете, как нетрудно подлинной патриотической любовью полюбить эту огромную землю, которая для ее жителей равносильна целому миру. Утверждение о том, что везде все решает в первую очередь политика, стало общим местом, но причинно-следственные связи зачастую уходят в пустоту. Хотя Сталин доказал, что утопия обладает собственным безумием, сегодня порой кажется, что ничего этого просто не было. А ведь пару коротких десятилетий назад русские еще ощущали присутствие Сталина. Его призрак еще бродил среди них. В воздухе еще ощущался запах старых времен - сталинской эпохи, и того, что было до нее. Постепенно понимаешь: не за все можно возложить вину на ту или другую сторону. Одна сторона не была девственно белой, а другая - не была непроглядно черной.

Когда речь идет о сегодняшней политике окружения России, на поверхность постоянно всплывает 'украинский вопрос'. Украина несет потенциальную угрозу новой России и ее авторитарной корпоративной модели. Украина несет угрозу и американо-российским отношениям в целом. Выбор, который, казалось бы сделала Украина в ходе 'оранжевой революции' 2004-2005 гг., вновь обострил напряженность между Россией и Западом. Если ориентированная на Запад, неолиберальная Украина добьется экономического успеха, как это повлияет на россиян? - гадали лидеры в Москве. Что если российский народ захочет последовать примеру соседей?

Украина, большая страна с 50-миллионным населением, это по сути - Франция Восточной Европы. Поэтому вопрос, где именно проходит восточный рубеж Европы, имеет не только риторический смысл: с 1991 г. США и западноевропейские государства целенаправленно отодвигают этот рубеж на восток, к самым российским границам. Ослабленная постсоветская Россия была не в состоянии остановить этот натиск. На другую сторону 'перебежали' не только бывшие советские восточноевропейские сателлиты - от Болгарии до Польши; даже бывшие советские республики - Литва, Эстония, Латвия и Украина - повернулись лицом к Западной Европе.

Но Украина - особый случай. Именно она стала колыбелью российской государственности, центром славянской Киевской Руси. Отношение Запада к 'новой-старой' Украине столь же сумбурно, как и эмоции самих украинцев, вечно раздираемых между Востоком и Западом. Украинцы, как и россияне - многочисленный народ, желающий самостоятельно решать свою судьбу, не раз за многовековую историю приводившую его к катастрофе. Главная проблема в том, что у украинцев - как бы две души. Восточная душа толкает их к сближению со старшими братьями-великороссами, а западная побуждала отчаявшихся ярых националистов тесно сотрудничать с нацистской Германией в борьбе против Советской России. Западная душа Украины рвется в Европу, восточная же отдает предпочтение 'особым отношениям' с Россией.

В 2004 г. 'оранжевая революция' вознесла на вершину власти прозападно настроенных реформаторов. Но уже год спустя кандидат, поддерживаемый Кремлем, победил на первых в стране свободных парламентских выборах и занял пост премьер-министра. Этот результат в очередной раз продемонстрировал: традиционный раскол страны на Восток и Запад. Из-за многовековых разногласий срываются все попытки сформировать единую нацию.

Для Украины, лежащей на перекрестке между Европой и Россией, характерны сразу три тенденции - лингвистическое, историческое тяготение к России; ностальгия по советскому прошлому с его грандиозными масштабами и всеобщим планированием, и стихийно демократическое, капиталистическое, неолиберальное прозападное течение. Тем не менее, в глазах многих россиян и украинцев их народы - фактически единое целое; недаром украинцев часто называют 'малороссами'.

То, что такая большая и мощная страна, как Украина, быстрыми шагами движется на Запад, справедливо встревожило Москву. В 1990-х Украина предоставила воинский контингент для миротворческой операции в Косово. Затем она направила войска и в Ирак. Для России последней каплей стало прозвучавшее в мае 2002 г. заявление Киева о том, что страна будет стремиться к членству в ЕС, НАТО и ВТО.

Западная Украина имеет традиционные тесные связи с Европой, особенно с Польшей. Именно в западных районах страны, присоединенных к Украине лишь в результате расширения территории СССР после Второй мировой войны, всегда сильнее всего проявлялся украинский национализм.

На Востоке Украины все обстоит совершенно по-иному. В 10-11 веках Киевская Русь была крупнейшим государством Европы. Ее культурно-религиозное наследие заложило основу украинского национализма. В конце 18 века [так в тексте - прим. перев.] Россия присоединила территорию Украины. После крушения царской России в 1917 г. Украина на короткое время (1917-20 гг.) обрела независимост